Жизнь — это то, что с вами случается как раз
тогда, когда у вас совсем другие планы.
Джон Леннон
ПРОЛОГ
Я сидела в зале ожидания международного аэропорта имени Шарля де Голля и почти физически ощущала разлившееся в воздухе напряжение. Около четырех часов прошло с тех пор, как последний самолет поднялся в воздух с взлетной полосы Терминала-2. Ни один не приземлился с тех пор, и никто не знал, когда возобновится регулярное воздушное сообщение.
Рейс в Сан-Франциско, куда я должна была лететь, как, впрочем, и все остальные рейсы, откладывался на неопределенное время. Причина возникшей ситуации крылась отнюдь не в погодных условиях. Дело было в том, что четыре часа назад в крупнейшем аэропорту Франции объявили чрезвычайное положение. Самолет авиакомпании British Airways, следовавший по маршруту Рабат-Лондон, был захвачен рано утром неизвестными лицами, которые через несколько часов пребывания в воздухе потребовали дозаправки в аэропорту Шарля де Голля. Они пока еще не предъявили никаких политических требований, но грозили взорвать самолет в воздухе с тем, чтобы он обрушился на центр многомиллионного города в случае, если посадка не будет разрешена. Поэтому власти, ничего хорошего не ожидавшие от потенциальных смертников, дали «добро» на посадку опасного борта на запасной аэродром и готовились к переговорам с террористами.
Все телевизоры в зоне вылета были настроены на новостные каналы, и пассажиры несостоявшихся рейсов периодически собирались перед экранами, обсуждая последние события. Впрочем, новостей пока не было.
Так, опять я потеряю целые сутки, а то и несколько дней – думала я, проклиная неизвестных «камикадзе». Я и так уже выбилась из графика собственного расписания, составленного накануне поездки.
Ожидание исхода взрывоопасной ситуации – хорошо бы все поскорее уладилось, как в фильмах с «хеппи-эндом» - было томительным и вязким.
Разглядывая заполнившую зал вылета публику, я обратила внимание на женскую фигуру, застывшую у телевизора. Это была молодая женщина, судя по очертаниям стройного силуэта, выделявшегося на фоне светлой стены. Впрочем, стройность вполне может быть и атрибутом зрелого возраста, отметила я про себя. Что она там высматривает? На запасном аэродроме ничего не происходило, судя по картинке, транслировавшейся из очага потенциальной катастрофы. Только телекомментаторы сменяли друг друга, повторяя хронику происшедшего.
Женщина, на которой я сосредоточила внимание, оторвалась от созерцания телеэкрана и быстрым шагом направилась по проходу в сторону, где сидела я и еще несколько человек. Что-то чрезвычайно знакомое угадывалось в ее движениях – стремительной и в то же время грациозной походке, прямой осанке, плавной линии рук. Я заметила, что взгляды всех рядом сидящих мужчин устремились на незнакомку. Да, посмотреть там было на что, согласилась я. Но почему мне кажется, что я знаю эту походку - эту порывистость, отточенность каждого шага и гибкость устремленного вперед тела? Было в этих движениях и во всем облике приближавшейся дивы, как я мысленно окрестила ее, что-то от пантеры. Казалось, еще несколько шагов, и она взовьется в прыжке и унесется куда-то в джунгли….
И тут я увидела ее лицо. О Господи! – вырвалось у меня. Неужели это Алиса? Моя бывшая подружка детства – маленькая Алиска, с семьей которой когда-то давным-давно, совсем в другой жизни, мы были соседями в подъезде большого многоквартирного дома.
Мой возглас не остался неуслышанным. Та, в которой я признала соучастницу многих детских проделок, совершавшихся из неуемного любопытства и желания как-то выделиться – обе мы были отменными хулиганками – резко остановилась.
- Que dites-vous? *– услышала я вопрос.
Гм, она что - теперь только по-французски говорит? Не узнала меня? Неужели я так изменилась? А, может, я ошиблась? Да, вполне возможно, ведь прошло немало лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
Я молчала, вглядываясь в эту уверенную в себе, элегантную Madame, скорее – мадемуазель, в глазах которой читались нетерпение и немой вопрос. И тут на лице моей неожиданной собеседницы расцвела улыбка, и широко распахнулись глаза, почти ослепив меня необыкновенным сиянием. Да, конечно, это Алискины глаза! Такая нестерпимая синева – многие считали ее результатом цветных линз, когда она из задиристой девчонки превратилась в очаровательную девушку (не ставшую, однако, менее дерзкой), могла быть только у нее. Эти глаза немало сердец разбили когда-то.
- Настя, неужели это ты? – на чистом русском языке спросила меня мадмуазель, и, взвизгнув совсем по-детски, бросилась мне на шею.
Нет, не подвела меня зрительная память. Да и как я могла забыть ту, с которой было связано так много воспоминаний? И не только детства, но и мятежной юности нашей, когда мы, расставшись на несколько лет, после того, как родители Алисы переехали в другой город, встретились вновь уже студентками самого девчоночьего факультета в нашем старинном, известном далеко за пределами города, университете.
После того, как мы, наконец, пришли в себя после бурного выражения эмоций под взглядами любопытной публики, Алиса предложила:
- Пойдем, посидим в кафе. Все равно в ближайшие три часа ничего заслуживающего внимания здесь не произойдет.
Она говорила так, словно заранее узнала все подробности «сюжета», разворачивавшегося в интерьерах международного аэропорта.
Как я убедилась позже, это мое ощущение было совсем недалеко от истины. Именно в последующие три часа я услышала от Алисы много такого, от чего до сих пор у меня бегут по спине мурашки …
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КУЗИНЫ
Глава 1.
РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА
Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:
— Как всё–таки хорошо, что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
Ёжик в тумане
Эти несносные девчонки достали уже всех. Весь дом № 177 по улице Карла Маркса натерпелся от их выходок. Дом этот был одним из самых знаменитых в городе. Возведенный еще в 30-е годы 20-го столетия в самом центре средних размеров российского города, раскинувшегося, как и Рим, на семи холмах, он считался местной достопримечательностью. И не только благодаря своему расположению и архитектурным особенностям. Примечательность дома состояла в том, что жильцами его являлись в основном представители «творческой интеллигенции», как они сами себя именовали. Поэтому летними вечерами из распахнутых окон часто доносилась «живая» музыка, или оперное пение, а иногда и мелодекламация.
Кроме музыкантов и композитора, заслуженного деятеля, на счету которого была одна симфония, посвященная какому-то съезду КПСС, и две кантаты, прославлявшие героев социалистического труда – уроженцев здешних краев, в доме также проживали художники, писатели, журналисты и критики.
Девчонок - их звали Алиса и Настя - эти факты мало волновали. Для них все эти гении местного масштаба были просто соседями. Семьи девочек занимали квартиры на общей лестничной площадке одного из подъездов дома, и родители – люди, несомненно, творческого склада, согласно их собственной терминологии, были рады дружбе дочерей. Поскольку те проводили много времени вместе и не докучали своим мамашам, одна из которых была певицей, а другая - солисткой ансамбля народного танца. Обе были постоянно заняты поисками и открытием новых граней своих талантов, или шлифованием уже имевшихся.
Алиса и Анастасия - «А» в квадрате», как называли себя подружки - отличались неуемной фантазией, когда дело касалось организации какого-нибудь розыгрыша. Они еще не достигли возраста, в котором интерес к противоположному полу начинает превалировать в сознании подростка, поэтому им вдвоем было весело придумывать разные каверзы и устраивать их жильцам «творческого» дома.
Несмотря на склонность к озорству и шуткам, обе отличались острым умом и разнообразными способностями.
Кроме того, девочки гордились своими именами. В то время, когда вокруг было полно Олей, Тань, Свет и Наташ, они считали себя в некотором роде уникумами. Осознание уникальности было отчасти вызвано общей атмосферой элитарности, витавшей над их домом. Хотя сама элита была весьма сомнительного качества, как потом скажет повзрослевшая Алиса, цитируя любимое произведение – нечто вроде осетрины второй свежести. Тем не менее, принадлежность к «Дому на холме» - так именовали в городе место их обитания, сыграло свою роль в дальнейшей судьбе обеих.
Литературные аллюзии, к которым взывали их имена, уводили воображение в сторону персонажей известных книг, и, более того, эти имена ассоциировались со многими историческими и кинематографическими персоналиями, что также наполняло гордостью их юных носительниц. Все это во многом определит жизненный путь каждой из подруг в будущем. Но пока они жили сегодняшним днем, извлекая удовольствие из мелких радостей их вполне еще по-детски беззаботного существования.
Настя неимоверно гордилась тем, что ее отца звали Филиппом. Имя это ей казалось редким и звучало для нее совершенно по-королевски. Еще будучи первоклашкой, при знакомстве она важно протягивала руку, и произносила своим тонким голоском: «Настасья Филипповна». Чем вызывала умиление и похвалу взрослых, и недоумение сверстников.
- А ты знаешь, кто такая Настасья Филипповна? – спросила ее однажды гостья, мамина коллега, приглашенная на день рождения Настиного отца.
- Знаю, - важно ответила первоклассница, наслушавшаяся разговоров взрослых. Ее отец, журналист местной газеты, пытавшийся писать серьезную прозу «под Достоевского» (как говорила Настина мама, поддразнивая мужа), часто в разговорах упоминал персонажей «Идиота».
- Настасья Филипповна – это гордая красавица и оскорбленное сердце, - под улыбки взрослых произнесла Настя, хорошо уже представлявшая, что такое «гордая красавица», но плохо понимавшая значение фразы «оскорбленное сердце». Такое объяснение вполне устраивало взрослых, но совершенно не впечатляло одноклассников, никак не могущих взять в толк, отчего маленькая девочка называет себя по имени-отчеству, подобно учителям в школе.
Но мнение сверстников мало волновало Настю. Единственным исключением была для нее тогда такая же малолетняя соседка с ласковым, как казалось Насте, именем Алиса. Хотя та была на год моложе, выглядели обе ровесницами из-за высокого роста младшей из подруг. Та, в свою очередь, будучи единственным ребенком в семье у родителей, постоянно занятых на репетициях, концертах и гастролях, и воспитывавшаяся молодой еще бабушкой, относилась к Насте как к сестре. Хотя внешне девочки не были похожи друг на друга, все окружающие считали их родственницами, и они решили называть себя кузинами, услышав однажды, как обращалась бабушка Алисы к своей двоюродной сестре.
Чем старше становились «кузины», тем более изощренный характер приобретали их проказы. Много позже, вспоминая об общих детских забавах, Настя назовет их зачатками настоящего «концептуального перформанса» - новым видом визуального искусства. Но в те далекие годы девчоночьи выходки считались серьезным проступком. Один из последних розыгрышей, сообща претворенных в жизнь, заключался в том, что они использовали в качестве подсобного реквизита женский манекен. Они нашли его в опустевшем помещении ателье, переехавшем из первого этажа их дома в здание на соседней улице. Манекен этот, беззащитный в своей обнаженности, привлек их внимание, и они быстро сообразили, каким образом можно включить его в собственные игры.
Интрига заключалась в том, что манекен наряжался в различные одежды, благо у обеих мамаши были большими модницами, и в гардеробах их много чего водилось. Затем, подкравшись потихоньку к квартире очередной знаменитости местного розлива, девчонки звонили в дверь, предварительно поставив перед ней наряженный манекен и слегка накренив его. Пока дверь открывалась, они взбегали по лестнице на следующий этаж и наблюдали сверху за реакцией жертвы розыгрыша. Манекен, выглядевший совершенно по-человечески, с грохотом вваливался в квартиру и неизменно пугал жильца - подчас еще толком не проснувшегося, а нередко и находившегося под влиянием употребленного накануне изрядного количества алкоголя. О последнем обстоятельстве тандем «А» в квадрате» был хорошо осведомлен, поскольку наибольший творческий подъем у обитателей «Дома на холме», в какой бы сфере искусств они ни подвизались, наблюдался именно после процедуры «принятия на грудь».
О затее с манекеном вскоре стала известно всему городу. Один из театральных критиков, сутками не просыхавший после получения очередного гонорара за свои рецензии (хвалебные либо ругательные, в зависимости от того, что именно хотелось прочитать заведующему отделом культуры горкома партии), перенес инфаркт после того, как манекен, одетый в прозрачную ночную сорочку, упал ему на грудь… На впалую грудь одинокого холостяка, слывшего когда-то в молодости большим ценителем женских прелестей, но по причине частых запоев не способного более на подвиги. Да и не желавшего никаких иных прелестей кроме бутылки холодного пива на утренний опохмел. Однако когда поутру он увидел в дверной глазок очертания женского тела, соблазнительно проступавшие сквозь тонкую материю изящного пеньюара, не вполне протрезвевший критик не на шутку разволновался. И сердце бывшего донжуана не выдержало нагрузки.
К счастью, обошлось без летального исхода. И даже пользу некую принесла девчоночья «инсталляция». Выйдя из больницы, критик совершенно завязал с выпивкой, стал писать чрезвычайно острые литературоведческие статьи и приобрел славу нового Белинского. Но это было все потом, а пока разразился невероятный скандал.
Девчонки не знали всех тонкостей печальной жизни театрального критика, да и по малости лет не способны были понять, к чему могли привести их шалости. Поэтому были обескуражены, когда к родителям обеих явилась инспектор детской комнаты милиции - грозная тетка с погонами старшего лейтенанта - и провела строгую беседу на тему привлечения малолетних правонарушительниц к ответственности. К чести певицы и танцовщицы, они своих дочерей в обиду не дали, от организации общественного порицания провинившихся наотрез отказались, но торжественно пообещали впредь уделять больше внимания подрастающему поколению. А виновницы переполоха, погоревав по конфискованному манекену, стали придумывать, как организовать новые «безобразия».
У Настиного отца имелся хороший фотоаппарат с большим объективом, которым он иногда делал снимки для своей газеты.
- Пап, можно я пофотографирую? – спросила Настя однажды утром после того, как накануне они обсудили с Алиской план нового «мероприятия». Идея состояла в том, чтобы с помощью сильно увеличивающего объектива делать снимки весьма интимного характера, подглядывая за обитателями «Дома на холме». И не только в их домашней обстановке, но и в те моменты, когда «звездные персонажи» ударялись в загулы с другими деятелями культуры, особенно противоположного пола.
- Конечно, Настена! – ответил обрадованный отец, уверенный, что в дочери проснулся интерес фоторепортера, - Только будь осторожна с техникой!
С техникой-то как раз было все в порядке! Снимки получались впечатляющими. Напечатав наиболее выразительные фотографии, девчонки затем подбрасывали их в почтовые ящики заинтересованных лиц, и со смехом наблюдали за семейными скандалами, которые устраивали разъяренные супруги попавших в объектив персонажей. Обе подруги, эти доморощенные «папарацци», сильно удивились бы, скажи им в то время, что они предвосхитили одну из самых востребованных и скандальных профессий ближайшего будущего.
Когда Настя и Алиса перешли в девятый и восьмой класс соответственно, отцу Алисы, второму режиссеру местного драмтеатра, предложили возглавить вновь открывшийся молодежный театр-студию в городке, расположенном в соседней области. Он с энтузиазмом принял заманчивое, как ему казалось, предложение, и семья стала готовиться к переезду.
При отъезде семьи Вороновых, прощаясь, Алиса и Настя громко рыдали, и родителям почти силой пришлось оттаскивать их друг от друга.
- Да что вы воете, как белуги! – низким грудным голосом исполнительницы русских романсов пророкотала Алисина мама. Настю всегда удивлял резкий контраст между звучанием дивного голоса тети Зины и теми забористыми словечками, которыми она любила оснащать свою речь.
- Мы же не в заграницу уезжаем! Будете звонить друг другу, письма слать.
- Да-а-а! А как я без Наськи буду сочинения писать! – размазывая по лицу слезы, пробурчала Алиса, которая при всем своем богатом воображении, а, может быть, именно поэтому, терпеть не могла уроки литературы. И последние отвечали ей тем же. Что проявлялось в нередких тройках, а то и «парах», появлявшихся в дневнике, несмотря на то, что по всем остальным предметам у нее были прекрасные оценки. С учительницей литературы часто вели беседы завуч и директор школы, люди весьма либеральных взглядов, не желавшие портить картину общей успеваемости. Тем более что Алиса, девочка, вопреки всем ее выходкам, безусловно, талантливая, вполне могла бы стать в недалеком будущем медалисткой. Но Руфина Мефодьевна (которую злые на язык мальчишки переименовали в Простофину Мефодьевну за то, что она любила часто повторять: «Ну, это же так просто»), преподававшая литературу и русский язык в школе № 25, ни за что не соглашалась смотреть сквозь пальцы на безобразия, творимые несносной Вороновой. Дама чрезвычайно консервативных взглядов, она приходила в ужас от вольномыслия ученицы, когда вчитывалась в исписанные мелким почерком страницы ее школьной тетради. Нет, не могла она потворствовать такому «постмодернизму». Это слово являлось вполне ругательным в лексиконе Простофины.
Настя пыталась помочь подружке и давала ей списывать свои прошлогодние сочинения, благо школьная программа не менялась десятилетиями. Но Алиса, дав себе обещание добросовестно переписать очередное Настино эссе, в конце концов переходила на собственные выводы, и были они полной противоположностью того, что ожидала от своих учеников Простофина.
Еще более приводили учительницу в бешенство ошибки «хулиганки», как нередко она называла Алиску за ее попытки упростить написание слов родного языка. И делала это юная реформистка иногда лишь с единственной целью – поиграть на нервах у ненавистной ей «каракатицы», как она за глаза называла Простофину.
Если бы знала Алиска тогда, что лет через двадцать язык «падонкафф», так похожий на ее лексические эксперименты, приобретет неимоверную популярность! Возможно, она как-то бы задокументировала свой приоритет в этом деле. Но в те восьмидесятые, уже предчувствовавшие грядущие перемены, но все еще томившиеся в болоте «стагнации», как потом по-научному назовут этот период, о такой вольности, как изменение правил правописания, пусть всего лишь и в молодежной субкультуре, и помыслить было невозможно.
- Воронова, ты когда-нибудь научишься правильно писать слово «автор»? – вопрошала Простофина, потрясая Алискиной тетрадкой, испещренной замечаниями и исправлениями. Страницы тетради выглядели так, словно кто-то тяжело раненный переползал от строчки к строчке, оставляя за собой длинный кровавый след.
Конечно, Алиска знала, как пишется слово автор. Но каждый раз, когда ей предстояло вывести его в тетради, в нее словно черт вселялся. Ей доставляло неизъяснимое удовольствие представлять, как будет злобно шипеть Каракатица, глядя на ошибки, и в очередной раз исправлять любимое Алискино слово «аффтар», с остервенением перечеркивая двойную «ф».
Теперь с отъездом отъявленной бунтарки из 8-го «Б» жизнь Руфины Мефодьевны, казалось бы, должна была наладиться. Но ей отчего-то стало грустно в отсутствие юной мятежницы. Ей так не хватало теперь тех порций адреналина, впрыскиваемых в кровь во время перепалок с непокорной ученицей. Кто теперь будет яростно спорить с ней и заряжать энергией на целый день? – думала одинокая немолодая учительница, и не подозревавшая о собственной склонности к интеллектуальному мазохизму.
Итак, семья Вороновых покинула родные пенаты, и подруг разделило расстояние в четыреста километров. Настя готовилась к вступительным экзаменам в университет, а Алиса, у которой вдруг обнаружился абсолютный музыкальный слух и удивительная пластика движений, стала посещать уроки пения и сценического мастерства в местном доме культуры. Все-таки гены мамы-певицы и папы-режиссера дали о себе, наконец, знать. Только через три года, уже превратившись во взрослых девушек, подруги встретятся вновь, чтобы пройти через суровые испытания, подготовленные им судьбой.
* Что вы сказали? - пер. с французского
Продолжение следует
Источник: http://www.proza.ru/texts/2008/10/23/140.html |
