Я, конечно, не красавица, но цену себе знаю. Уж если за десять лет с лишним в Америке не пропала, то, значит, не глупее других. Конечно, нелегко. Мама старенькая, дочка… Всё на мне одной. Работы не боюсь. Пробовала многое, даже на программиста выучилась. С работой, правда, не повезло. Сначала никак не могла устроиться. Потом влезла в одну фирму, но такие трудные задания оказались, что еле справлялась, а зарплаты всё равно не хватало… Кончила курсы по продаже недвижимости и работаю теперь и там, и сям. 
Чтобы что-то продать, главное, найти клиентов. Тут я смекнула. Покупаю русские газеты, открываю раздел объявлений и записываю всех подряд в свою особую картотеку: фамилия, имя, номер телефона, род занятий.
Иногда получаются интересные совпадения. Одни и те же люди, в основном, почему-то мужчины, дают объявления регулярно и в разных разделах. Я-то их по номеру телефона коллекционирую, поэтому мне всё видно. То он квартиру предлагает отремонтировать, то на работу устроить, то он экстрасенс, и плюс он же в разделе “Брачное” пишет: “Молодой эссесайщик ищет молодую эссесайщицу …” Причём, указывая свой возраст, молодеет от объявления к объявлению!
Я даже одному такому из любопытства звонила. Оказался больным на всю голову. Бесполезный вариант!
Когда звоню по своей картотеке, то, в зависимости от рода объявления, начинаю говорить на интересующую собеседника тему, а потом незаметно перевожу разговор на куплю-продажу, и, таким образом, многим продала и дома, и землю во Флориде, и многое другое.
Читая брачные объявления, я обратила внимание на то, что какой-нибудь женщине, которая хочет через газету познакомиться, подходит мужчина, давший объявление или в том же номере газеты или в предыдущем. Я таким парам помогаю найти друг друга, а заодно и свой интерес не забываю, предлагаю купить дом, кондо, землю… И, знаете, покупают!
Иногда брачное объявление выглядит так заманчиво, что возникает желание говорить уже не о купле-продаже, а именно о том, что написано: “Хочу познакомиться…” Вот так, прошлым летом попалось мне одно объявление, в котором программист искал себе подругу. Я позвонила. Голос у программиста, вроде ничего, поговорили, решили встретиться вечером и поехать на океан, подышать свежим воздухом. В назначенное время я стояла на углу, где договорились. Подъехала машина. Когда я открыла дверцу и села, новый знакомый такую гримасу скорчил, что я сразу поняла — ожидал увидеть Мэрилин Монро… “Ладно, — думаю, — ты тоже не Ален Делон, я тебя быстро на место поставлю!” Спрашиваю:
— Значит, вы программист?
— Кто? Я?
— Вы.
— Программист.
— Ну, и что же вы делаете?
— Кто? Я?
— Конечно вы!
— Как что? Программирую.
— Что программируете?
— Кто? Я?
— Ну, вы, не я же!
— Как что? Программы!
— Какие программы?
— Всякие!
— Ну, а всё-таки?
— Какие попросят, те и делаю!
— А поподробнее можете рассказать?
— Кто? Я?
— Знаете что, — говорю я ему, — хватит придуриваться! Вы такой же программист, как я — кинозвезда! Уж я-то программистов хорошо знаю! Никакой вы не программист, понятно?
Тут он дверцу машины распахнул, да как закричит:
— Выкатывайся из машины, уродина, я твои хамства слушать не намерен!
— Не ори! — отрезала я. — Сам урод, ни кожи, ни рожи!
Хлопнула дверцей и пошла домой, благо отъехать не успели!
Другой раз попалось объявление врача из Минска. Жена у него умерла, остались два сына, и он срочно хотел снова жениться, так как один жить не мог. Так прямо в газете и было написано. Мне такая откровенность понравилась. Раз мужчина привык к семье, значит с ним можно жить, а где два ребёнка, там и три. Позвонила ему вечером. Он мне сразу же предложил встретиться на следующий день рано утром. Я даже растерялась:
— Зачем же рано утром? Давайте, попозже!
— Нет-нет! — отвечает. — Я позже очень занят, могу только с утра пораньше!
Ну, что делать? Утром я уже стояла на улице. Марк, так звали врача, подъехал на машине, лихо развернулся, выпрыгнул, на ходу, как-то мельком поздоровался и, почти не останавливаясь, направился к моему дому.
— Куда вы? — удивлённо воскликнула я уже ему в затылок.
— К вам! —обернулся, не замедляя шаг, Марк.
— Я думала мы поедем куда-нибудь…
— Куда можно ехать в такую рань? — с моего порога, нетерпеливо дёргал ручку двери Марк. — Давайте, у вас позавтракаем!
— Но у меня мама больная, дочка! Все спят!
— Да мы никому не помешаем. Посидим, попьём кофе, поговорим…
Нехотя я поплелась домой. Пришли в гостиную, я накрыла на стол. Села на диван, рядом с Марком.
— Давайте поговорим. Расскажите о себе что-нибудь…
Марк начал свой рассказ, примерно всё то, что я прочла в его объявлении. Говорил он быстро, нервозно, беспокойно вертя в руках то ложку, то чашку, ёрзая на диване, и поминутно поглядывая на часы.
— Что с вами, Марк, — спросила я, — вы торопитесь?
И тут он, как бы это сказать, стал хватать себя за интимные органы и выкрикивать:
— Я хочу вас прямо сейчас, прямо здесь, сию минуту!
Наверное, надо было рассердиться, но я пришла в такой восторг, что ещё могу внушить мужчине такие чувства, такую страсть, что только испуганно оглядывалась на дверь в соседнюю комнату и лепетала:
— Ну, зачем же здесь? Почему сейчас? Давайте в другом месте!
Внезапно, оборвав меня на полуслове, Марк успокоился, по-деловому взглянул на часы и вскочил:
— Извините, мне действительно некогда. Я должен идти. Я позвоню вам…
Прошло несколько дней, недель, месяцев… Марк больше не позвонил. Я ему тоже. И, вообще, знакомиться через газету мне расхотелось. А свою картотеку я веду и по сей день. Для продажи домов и земли она мне очень полезна!

Из разговоров…

“Молодой человек желает жениться на гринкарте. Толя”
  Из раздела “Знакомства” 
—  Здравствуйте, это Анатолий?
—  Да, Анатолий.
— Меня зовут Нина. Я звоню по вашему брачному объявлению. У меня предложение: я вам по почте пришлю свою фотографию, а вы мне — свою.
— К чему эта волокита — фотокарточки, конверты, марки… Лучше увидеться и всё!
— Ну что вы, никакой волокиты, даже марку наклеивать не надо!
—  Как это?
— Очень просто! На конверте, там, где “Кому” пишите свой адрес, а, там, где “От кого” — мой, и бросаете в почтовый ящик. Без марки письмо всегда по обратному адресу возвращается, вот я его и получу!

ЧАО, ФЕРУЧИО!

 Эмиграция у каждого своя… Изнурительная нервотрёпка овировской России… Ослепительный миг вихревальсовой Вены… Прозаическая действительность долгожданной, встретившей мордой об стол, Америки… А между ними тёплые ласковые разноцветные Римские каникулы.
 Италия… Это она когда-то встретила нас доброй улыбкой, обогрела, накормила, кого-то приодела, кого-то приобула в свои знаменитые туфли-лодочки, нарядила почти всех в кожаные куртки и повесила женщинам через плечо одинаково-модные сумки. Именно, она, Италия, позволила остановиться, передохнуть и, не оглядываясь, сделать последний рывок в заокеанскую даль…
 Приморский городок Ладисполь захлёбывался от наплыва эмигрантов из разных городов Советского Союза. Это была первая волна приезжих после почти десятилетнего перерыва на период “застоя”.
 Кочегары с кандидатскими степенями, разнорабочие с инженерными дипломами, одним словом, “отказники”, годами ждавшие разрешения уехать из страны, испытав все мытарства отверженных в своём отечестве, наконец были выпущены на волю.
 Надо было срочно снимать жильё, а свободных квартир не хватало. “Апартаменте!” — кричали у каждой двери приезжие. “Одеса но!” — не открывая, кричали им в ответ итальянцы, что в переводе означало “пока нет”, но среди эмигрантов прошёл слух, что одесситов почему-то пускать не хотят. Одесситы громко возмущались и недоумевали, как их распознают за закрытыми дверями.
 В центре городка, у фонтана, русско-орущий муравейник отпугивал местное население, заставляя обходить главную площадь лабиринтами переулков. Вновь прибывшие искали каких-нибудь знакомых, имевших крышу над головой, встречали их поцелуями и объятиями, просились на постой, но через две-три недели ссорились, на том же месте, у фонтана, бранились, жалуясь друг на друга, находили других сердобольных знакомых, и всё начиналось сначала.
 Но не лучезарным морем и приветливыми улочками, не пёстрыми распродажами и индюшачьими крыльями на завтрак, ужин и обед, не беззаботными буднями и шумными разборками у фонтана запал в душу женской половины эмиграции маленький Ладисполь.
 Главной достопримечательностью курортного городка был итальянец Феручио, златокудрый с проседью, холёно-загорелый, обвешанный золотыми браслетами и массивной цепью на шее с огромным крестом на груди, похожий то ли на главаря мафии, то ли на кино героя.
 Феручио знал всех, и все знали Феручио. Он говорил по-русски легко и свободно. Единственное слово, которое ему никак не давалось — “бумажка”.
 — Феручио, скажи “бумажка”! — просил какой-нибудь шутник.
 — Бумаска, — потешно получалось у Феручио, и все умирали со смеху.
 — Издевай, издевай! — беззлобно улыбался в ответ Феручио.
 Слыша его разговоры по-русски, мужчины, удивлённо складывая брови домиком и скептически пожимая плечами, уверенно заявляли, что Феручио — не иначе, как агент КГБ.
Но это, конечно, от ревности, потому что не было в Ладисполе женщины, которая бы не попала под обаяние больших синих глаз с чуть припухшими приспущенными веками и сочногубой улыбки итальянца.
Больше всего Феручио любил одиноких женщин с детьми. Он осыпал их подарками, о которых бедные эмигрантки не могли даже мечтать (как правило, магнитофон и наборы косметики). Он помогал им переезжать с квартиры на квартиру, покупал лекарства, если они болели, терпеливо выслушивал все проблемы их прошлой и теперешней жизни, угощал, развлекал, опекал и влюблял в себя со страшной силой и детей, и маму.
При этом Феручио и сам влюблялся нежно и искренне, страдал при мысли о предстоящей разлуке и горько плакал при расставании, что не мешало ему уже на следующий день после отъезда возлюбленной так же нежно и искренне влюбляться в другую маму других детей. По его словам, он бы женился на каждой из них, если бы уже не был женат на местной владелице магазина мужской одежды, красавице, на холодность и фригидность которой Феручио жаловался всем своим избранницам. Женщины жалели несчастного, отдавая ему без остатка свою душу и тело. У многих из них в Америке были мужья, по разным причинам уехавшие раньше, по которым они скучали в разлуке, а теперь, сравнивая далёких мужей с Феручио, о долгожданной встрече думали с тоской и смятением.
В Ладисполе на первое время меня приютила моя бывшая сокурсница по институту, приехавшая на месяц раньше. Она только что проводила в Америку другую свою подружку и, взахлёб, рассказала мне о горьком романе подруги с местным потрясающим итальянцем, к сожалению, женатым на какой-то бездушной ведьме. Любовь закончилась абортом, но Феручио, так звали “Ромео”, рыдал и клялся, что разведётся и приедет в Нью-Йорк, чтобы забрать Ирку, так звали “Джульетту”, обратно в Италию, теперь уже навсегда. Особенно, на мою сокурсницу произвели впечатление настоящие слёзы, которыми плакал итальянец. Ведь это такая редкость! “Иркин муж три года живёт один на чужбине и, хотя ноет по телефону, что соскучился, не заплакал ни разу! Разве это любовь? Разводиться с ним надо и выходить замуж за Феручио!” — горячо возмущалась моя подруга. История показалась мне ожившей сказкой о Золушке, и я подумала: “Везёт же людям!”
Всё свободное время мы проводили у моря, где у нас был свой эмигрантский уголок, все друг друга знали, и, хотя валялись на песке небольшими компаниями, были как одно целое, а наш пятачок даже получил в городке прозвище “Русский пляж”.
На нашем пляже я сразу обратила внимание на человека, резко отличавшегося от всех, во-первых, высоким ростом, во-вторых, огромным переносным магнитофоном, а, в-третьих, массивным золотым крестом на груди. Этот золотой крест на фоне кучи евреев выглядел, как бельмо на глазу. Человек лежал на животе в стороне от всех и с откровенным интересом разглядывал толпу. Несколько раз его взгляд останавливался на мне и внимательно как бы ощупывал сверху донизу. Я ёжилась и чувствовала себя неловко, потом не выдержала и злобно стрельнула глазами наглеца. Однако его моя неприветливость нисколько не смутила, он улыбнулся мне в ответ, как доброй знакомой, вдруг встал, не спеша, подошёл и сел рядом на песочек. От такого нахальства я просто вскипела, тем более, что все вокруг на нас тут же уставились.
— Вы не поможете мне разгадать интересный феномен, — к моему изумлению на чистейшем русском языке с чуть заметным акцентом обратился ко мне незнакомец, — когда раньше, лет десять назад, я выходил на пляж с магнитофоном и включал русские народные песни, ваши соотечественники сползались к моей подстилке со всех сторон, весь день проводили около меня, и я со многими очень подружился. А теперь я включаю вашу Аллу Пугачёву, и народ разбегается, будто я заразный, дружить никто не хочет. А мне скучно, я люблю русских, они интересные люди, у каждого своя история. В чём секрет?
— Секрет в том, — недовольно буркнула я, — что это другая эмиграция, это люди, которые много лет не могли выехать из России и были, как у вас называется, в “чёрном списке”. “Отказники” — от слова “отказ” вместо разрешения уехать, иными словами, отщепенцы — от своей страны отреклись, а в другую их много лет не пускали.
— Вы тоже отщепенец? — удивился незнакомец.
— Нет, я — отщепенка! — поправила я.
— От-ще-пен-ка, — медленно повторил незнакомец несколько раз. — Надо запомнить!
— А вы — итальянец? — не удержалась я.
— Конечно, — кивнул он.
— А русский язык откуда?
— Как откуда? От вас, от эмигрантов! Вот и сейчас, так хочется поговорить, а не с кем, лежу один, как дурак!
— Магнитофончик свой выключите и будете лежать, как умный, — усмехнулась я. — Ну, мне пора, чао!
— Чао! — Незнакомец легко встал и, не торопясь, вразвалочку пошёл к своей одинокой подстилке. Я собрала вещи и направилась к выходу.
— Чао! — помахала я рукой всем вокруг.
— Ты окончательно перешла на итальянский? — ехидно крикнул кто-то из толпы мне вслед.
“Так я и знала! Теперь на пару дней будет о чём болтать!” — с досадой подумала я и, сделав вид, что ко мне это ехидство не относится, глядя поверх голов, чтобы ни с кем не встречаться глазами, поторопилась уйти с пляжа.
Я быстро шла по центральной улице, когда вдруг почувстсвовала, что кто-то идёт рядом. Повернув голову, от неожиданности я остановилась. Незнакомец с пляжа как ни в чём не бывало стоял рядом со мной.
— Хочу вас проводить! — сообщил он мне.
— У нас принято спрашивать разрешения, и, вообще, мы не знакомы!
— Давайте познакомимся, — не сдавался итальянец, — меня зовут Феручио, а ваше имя я уже знаю!
Настроение моё моментально изменилось. “Интересно! — подумала я. — Неужели это тот самый безутешный “Ромео”, так беспардонно пристаёт на улице? Ведь не прошло и недели с тех пор, как он страдал и плакал настоящими слезами, расставаясь со своей “Джульеттой” — Иркой!”
Феручио, неправильно истолковав мой заинтересованно-любопытный взгляд, заботливо поправил лямочку сарафана у меня на плече и предложил:
— Поехали завтра в Рим. Никто не покажет его лучше, чем я!
И тут же добавил:
— Жду в восемь утра на вокзале!
Я не успела открыть рот, а Феручио быстрыми шагами уходил прочь и бежать за ним вслед по центрральной улице мне совсем не хотелось!
Остаток дня меня раздирали сомнения. Очень хотелось поехать в Рим, тем более с таким проводником! С другой стороны, я понимала, что это начало приключения, которое мне было не нужно, потому что я уже знала чем оно заканчивается.
“Не поеду!” — решила я перед сном и, проснувшись спозаранку, нарядившись в самое лучшее платье, неслась по улице к вокзалу, боясь опоздать.
Феручио в светлых брюках и рубашке в голубую полосочку, выгодно подчёркивающую загар, уже ждал на перроне. Глаза его казались ещё синее и, глядя на меня, излучали такой восторг, что я почувствовала себя самой красивой на свете.
Обычно мы ездили в Рим в общих вагонах третьего класса с деревянными полками, но в этот раз я попала в роскошное купе с мягкими бордовыми бархатными диванами. Феручио рассказывал смешные истории из нашей эмигрантской жизни в Ладисполе, я смеялась, и дорога в Рим показалась мне слишком короткой. Я с сожалением вышла из поезда, однако, чудеса продолжались.
Сколько раз, прежде бывая в Риме, я с завистью поглядывала на беззаботных счастливчиков, в маленьких кафешечках, прямо на улице, а теперь я сама сидела за белым кружевным столиком и пила вкусную холодную кока-колу, как будто я не бедная эмигрантка с непонятным будущим, а настоящая дама из высшего благополучного света!
Потом мы пошли в Ватикан. Очередь окружала собор тройным кольцом, как каменная стена средневековую крепость. Я приуныла, но Феручио, не останавливаясь и крепко держа мою руку, неведомымии путями из одной двери в другую провёл меня прямо в прохладную тишь музея. Задрав голову, глядя на расписные потолки и стены, я потеряла ощущение пространства и времени.
— Мадам! — тронул меня за плечо Феручио. — Сюда ещё можно вернуться, а сейчас пора обедать!
— Но ведь мы только пришли! — очнулась я.
— Мы здесь уже больше трёх часов! — уточнил Феручио, улыбаясь мне нежно и снисходительно.
Я вдруг почувствовала, что действительно проголодалась и ужасно устала. Мне вспомнился родной Ленинград и мой друг, Димка Борисов, который занимался в специальном кружке при Эрмитаже. Однажды он пригласил меня на экскурсию, которую обещал провести сам специально для меня. Мы ходили с ним из зала в зал, и Димка упоённо рассказывал о каждой картине интересные истории. Я внимательно слушала, стараясь не пропустить ни одной детали. Через пару часов ноги мои гудели, голова стала ватной, веки отяжелели, и я почувствовала, что если сейчас же не сяду, то упаду. Димка был свеж и полон бодрости, хотя он всё время говорил, как бы работал, а я только смотрела и слушала.
— Дим, как тебе удалось не устать? — сгорая от стыда за свою слабость, спросила я.
— Очень просто, — улыбнулся Димка, — это секрет всех экскурсоводов: в музее надо не смотреть на картины. Экскурсоводы часами говорят все наизусть, но на картины не смотрят.
Видимо, Феручио этот секрет знал, а может быть не смотрел на картины, потому что поход в Ватикан — естественное желание любого эмигранта, Феручио приходил сюда не со мной первой и смотреть на одни и те же шедевры ему просто обрыдло. Во всяком случае, он выглядел так, будто только что пришел.
— Ты не смотрел на картины! — решила рлдкусить его я.
— Конечно, нет, простодушно улыбнулся Феручио, — я смотрел на тебя! Это гораздо интересней, ты была прекрасна, когда так самозабвенно любовалась картинами!
Оспаривать такие комплименты мне сразу расхотелось. Мы вышли из музея и через несколько минут вошли в ресторан. У меня уже не было сил восхищаться. Я тихо млела в прохладной тиши полупустого зала, а Феручио заказывал какие-то диковенные закуски обязательно с макаронами под разными соусами и подливами. Принесли несколько видов живой рыбы. Феручио бросил на поднос взгляд, и, немного погодя, перед нами дымилось блюдо с одной из жертв его выбора. Во время десерта я перестала понимать что ем, находясь во власти чудесного неведомого вкуса.
Когда мы вышли на улицу, полуденный зной прошел. Ласковая теплынь манила на прогулку. Мы кидали монеты в фонтан Де Треви, и я чувствовала себя одрихэпбернской принцессой из любимого фильма, а вместо Грегори Пека рядом стоял красавец Феручио и так радовался моим восторгам, будто подоьное не у меня, а у него было впервые в жизни.
— Устала?— потрепал он меня по щеке.
— Немножко, призналась я, хотя на самом деле устала до изнеможения, но очень хотелось, чтобы этот прекрасный день длился подольше.
— Сейчас отдохнем, — пообещал Феручио и, взяв меня за руку, повел по таким магазинным улочкам, что глаза мои цеплялись за каждую витрину. На ходу, мысленно я примеряла то одно платье, то другое и представляла себе выражение лиц моих ленинградских подружек, если бы они увидели меня в этих нарядах!
Сюда, — галантно распахнул тяжелую дверь Феручио, и мы вошли в маленький холл с зеркалами в рамах с позолоченными завитушками. Такие же завитушки были на ножках столиков, ручках диванов и кресел и даже на полу весь ковер был разрисован завитушками. За позолоченно-завитушной стойкой в углу сидела дама непонятного возраста с гладкозачесанной головой, хотя завитушки, под стать интерьеру, пошли бы ей гораздо больше.
— Видимо, это отель, — равнодушно подумала я. — Какие дела у Феручио могут быть в отеле? А, ладно, не мое дело.
Феручио, между тем, о чем-то шептался с дамой за  стойкой. Я с удовольствием уселась в мягкое кресло. От усталости веки мои слипались, и я почти задремала, когда услышала знакомый голос:
— Мадам, зачем спать в кресле? Можно отдохнуть гораздо удобнее!
Я открыла глаза. Феручио стоял передо мной, улыбаясь и помахивая ключиком на колечке. Моя сонливость моментально улетучилась, и внутри у меня что-то сжалось.
— Значит, так? — улыбнулась я в ответ. — Ты меня прогулял, накормил и теперь, как уличную девку, привел в отель? Я должна расплатиться за полученное удовольствие? Ну, что ж, кванта это коста? 
— Ну, что ты! — вспыхнул Феручио. — Просто пойдем, примем душ, отдохнем. Почему ты мне не доверяешь?
— Ты хочешь, чтобы я тебе доверяла? Тогда давай договоримся сразу, — я перестала улыбаться и отчеканила, — ты не любишь меня, я не люблю тебя, ты не будешь разводиться, мы не будем жениться, ты будешь жить в Италии, я буду жить в Америке, и никто не будет делать аборты! Привет тебе от Иры, я живу у ее подруги и все знаю!
— А зачем тогда пошла? — огрызнулся Феручио.
— А затем, мой милый, что хотела посмотреть на эту неземную любовь, когда здоровенный мужик рыдает, как грудной ребенок! Хочешь упражняться в разговорах по-русски — пожалуйста, не хочешь — арривидерчи!  Иди, отдай ключ, не трать понапрасну деньги и время.
Мы, молча, вышли из отеля, молча, дошли до автобусной станции, молча, селив автобус и, молча, ехали.
Вдруг Феручио расхохотался:
— Э-гей, Мадам, почему ты — Феручио? Я привык, что я — Феручио! — Он обнял меня за плечи. — Не могу на тебя сердиться! Слушай, зачем живёшь у подруги? Почему не живёшь сама?
— Потому что квартиру мне не оплатить, дорого, а комнату никак не найти!
— Хорошо. Я поговорю с кем-то. Приходи завтра на пляж.
От автобусной станции в Ладисполе мы, с пониманием взглянув друг на друга, пошли в разные стороны, каждый к себе домой. На улицах было полно народу, все гуляли, отдыхая от дневной жары.
Феручио сдержал слово, и через пару дней я переехала в чудесную комнату на втором этаже, с огромным балконом во всю стену, на который падала тень от высоких деревьев. Зелёные ветки окружали перила, переплетаясь где-то наверху, и казалось, что комната выходит в сад. На балконе стояло кресло под большим синим зонтом. После обеда я брала книгу, садилась на балконе и читала, пока могла разобрать буквы, до самой темноты.
С Феручио, в основном, я встречалась на пляже. Мы болтали обо всём на свете. он откровенно рассказывал о своих любовных интрижках, а я ему о наших советских коммуналках.
К моему удивлению, о знаменитом итальянском кино Феручио знал меньше меня. Если громкие имена актёров ему были хоть немного знакомы, то о существовании легендарных итальянских кинорежиссёров он не имел никакого понятия и приходил в изумление от моей осведомлённости. А я не уставала удивляться его способности говорить по-русски.
— Вчера проходил по твоей улице, — говорил мне Феручио, — и видел сиротливо стоящий зонтик на балконе, а тебя не было!
“Сиротливо стоящий зонтик”… Не всякий русский так может сказать!
— …И я тебе повторяю: твой Феручио — агент КГБ! — кипятился мой приятель по пляжу Генка. — Я за ним давно слежу! Он тебе мозги полощет, а ты уши развесила!
— Гена, завидуют молча! — лениво возражала я, млея на солнышке. — Никакой он не агент, просто бабник, но у него хороший вкус, выбранные им интеллигентные женщины хорошо говорили по-русски, теперь, благодаря им, он хорошо говорит по-русски! Вот приедем в Америку, найди себе американку, и, если она в тебя влюбится, как русские влюбляются в Феручио, у тебя будет прекрасный английский!
— Что у тебя общего с этим Генкой? — раздражённо пожимал плечами Феручио, — ты, как огонь, а он — ни рыба, ни мясо!
— Правильно! Он — ни рыба, ни мясо, ты — агент КГБ, а я — огонь, которому вы оба полощете мозги! Хорошая компания! — хохотала я, и Феручио весело хохотал вместе со мной, он вообще, не умел обижаться и долго сердиться.
Я влюблялась в Рим всё больше и больше, а поездки с Феручио, который знал в Риме любой переулок, были, как праздник. Мы, не уставая, бродили по Пьяццо Навона, площади Венеции, площади Испании, и мне казалось, что я опять в Ленинграде. В улицах и площадях Рима угадывался знакомый архитектурный почерк Кваренги, Трезини, Растрелли… Днём мы обедали в ресторане, причём, каждый раз Феручио выбирал другой ресторан, где мы ещё не были.
— Послушай, — как-то раз сказал мне Феручио, — почему ты никогда ничего у меня не попросишь? Меня просят о чём-то все, кроме тебя, а я хочу сделать подарок тебе. Неужели ты ничего не хочешь?
— Хочу, — сказала я. — А не прошу ты сам знаешь почему. В отель я не хожу.
— А я хочу, чтобы ты попросила, ну, пожалуйста!
— Хорошо, — согласилась я. — Хочу в кино.
— Кино? Я говорю о подарке!
— А это и будет для меня лучший подарок. Я ведь хочу не просто кино. Я видела в Риме афишу. В это воскресенье премьера советско-итальянского фильма “Очи чёрные”, с вашим Марчелло Мастрояни, и попасть на неё я очень-очень хочу!
Феручио на минуту нахмурился, подумал и махнул рукой.
— Раз я обещал — попадёшь!
… Кинотеатр поразил меня своей роскошью, сравнимой, пожалуй, лишь со знаменитой Мариинкой в Ленинграде. Не смотряна дневной сеанс, дамы были в вечерних туалетах, а мужчины в смокингах. Наш джинсовый вид, наверное, кого-то шокировал, но виду никто не подал. Мне было всё равно, я ждала встречи с дамой с собачкой, с никито-михалковскими интонациями, со своими любимыми актёрами…
Половина фильма была по-русски, половина по-итальянски. Феручио переводил мне на ухо итальянскую речь, по щекам его катились слёзы, и он приговаривал: “Это всё про нас, про тебя и про меня!”
— Спасибо тебе, — сказал вечером, прощаясь, Феручио. — Все просят у меня магнитофон и косметику, а ты подарила мне фильм, который я никогда не забуду, как и тебя!
…Шёл четвёртый месяц моей жизни в Ладисполе. У меня было много знакомых, мы часто собирались по вечерам весёлой компанией на пляже и сидели почти до утра с шутками, песнями, разговорами…
Пришла и моя пора уезжать. В последний день перед отъездом, возвращаясь заполночь с прощальной гулянки, я столкнулась у дверей своего дома с Феручио. Он был в белых брюках, любимой голубой рубашке и тёмно-синем клубном пиджаке, с золотыми пуговицами.
— Где ты была? — кричал на всю спящую улицу Феручио. — Хотел вести тебя в ресторан перед отъездом! Пять часов тебя ждал, замёрз, шесть раз на стенку писал!!!
— Прости, — виновато бормотала я. — Мы ведь не договаривались, как я могла знать, что ты меня ждёшь?
— Жду, — всхлипнул Феручио. — Ты меня не любишь, а я тебя люблю. Приеду в Нью-Йорк, попробуй только сделать вид, что меня не знаешь!
— Конечно, приезжай, — обрадовалась я. — Весь город тебе покажу, всё-всё, кроме отелей!
— Издевай, издевай, — грустно покачал головой Феручио.
Мы обнялись.
— Чао, Феручио, — прошептала я.
— Чао! — и Феручио зашагал, не оглядываясь, по улице, а я смотрела ему вслед, пока его белые брюки не расстаяли в темноте…
На следующий день я прилетела в Нью-Йорк. Меня встречала моя тётя, мамина младшая сестра, уехавшая давно, лет двенадцать назад.
Тётя кинулась мне на шею и после первых объятий и поцелуев спросила… Нет, она не спросила меня о моей маме, её родной сестре, оставшейся в Ленинграде, она не спросила меня где мой муж, с которым я развелась перед самым отъездом…
— Девочка моя! Ты же ехала через Ладисполь, ну как там Феручио? — спросила меня тётя, и на её лице расплылось мечтательно-восторженное выражение.

Из разговоров…

Он:
—  Аллё, здравствуйте, я звоню по вашему брачному объявлению.
Она:
— А какая у вас машина?
Он:
— До свидания!