Глава 1
 О холере в Одессе я помню с детства. Когда в присутствии моего отца кто-то начинал рассказывать небылицы, отец иронически поглядывал и спрашивал:
 — Ну, а что еще слышно по поводу холеры в Одессе?
И становилось ясно, что заливать дальше смысла нет.
 Я родилась в день свадьбы моих родителей, “через два года”, — поспешно добавляет мама каждый раз, когда об этом заходит речь. В то время мама только-только окончила медицинский институт и получила диплом детского врача, с отличием, поэтому меня кормили строго по учебникам, которые мама знала наизусть, и где было написано, что самое главное для новорожденного — грудное молоко.
 В тот год к бабушкиной гимназической подруге с Дальнего востока приехала в гости дочка с мужем. Клара, так звали дочку, была на последнем месяце беременности и сразу после приезда родила очаровательную дочку, Олечку, белокурую, с большими светлыми глазами. То ли от резкой перемены климата, все-таки Ленинград и Дальний Восток находятся на разных концах страны, то ли от тяжелого переезда молока у Клары было очень мало. Олечка плакала, Клара нервничала, а молока становилось все меньше. Время было послевоенное, тревожное и голодное. И тут вспомнили про нас. Бабушкина подруга сама привела дочку первый раз в нашу огромную коммунальную квартиру. Клара и моя мама сразу понравились друг другу и подружились. Маминого молока хватило на двоих. Олечка была спасена. Отсидев необходимые четыре месяца, пока без грудного молока было не обойтись, Клара с семьей уехала обратно на Восток. 
 Прошло двадцать лет…
 Во входную дверь позвонили три раза.
 “Нам”, подумала я и пошла открывать. На пороге стояла незнакомая женщина и молодая девушка.
 — Вам кого? — спросила я.
 Не отвечая, женщина вошла в квартиру и пошла прямо по направлению нашей комнаты, оглядываясь по сторонам и приговаривая: 
 — Помню, все помню, сюда, сюда!
 Девушка, застенчиво посматривая из-под светлого дождика челки, шла следом.
 Они вошли в нашу комнату. Мама вопросительно подняла глаза. 
— Вы не узнаете меня? — неожиданно всхлипнула женщина. На глазах у нее появились слезы. — Это же моя дочка, Олечка!
— Боже мой, Клара, Кларочка! — ахнула моя мама, и они с Кларой кинулись обниматься, хором рассказывая мне и Оле историю своего знакомства и нашего рождения, а мы смотрели друг на друга с удивленным любопытством.
Так я узнала, что у меня есть молочная сестра.

Глава 2
Отец Оли был военным и после многочисленных переездов получил назначение в Горький. Год назад Оля вышла замуж и переехала жить к мужу, в Одессу. Клара специально привезла ее в Ленинград, чтобы показать город своей молодости. К сожалению, отпуск у Клары быстро кончился, и она уехала домой, а Олечка осталась у нас еще на две недели. Так хорошо и интересно, как с ней, мне не было ни с одной подружкой. Мы гуляли по весеннему бело-ночному Ленинграду и болтали, не останавливаясь. Уезжая, Оля взяла с меня клятву, что я обязательно приеду к ней в гости, в Одессу.
Прошло еще несколько лет…
За год до того, как мне исполнилось двадцать пять лет, я вдруг испугалась. Надо мной Дамокловым мечом повис страшный ярлык “старая дева”.
Я стояла перед зеркалом. На меня смотрела счастливая физиономия с испуганными глазами.
“Бред какой-то! — подумала я. — у меня полно кавалеров!”
Но противный червяк поселился где-то внутри, надо всем смеялся, кусался, ехидничал и не давал ни минуты покоя. Весь ужас был в том, что я никак не могла влюбиться.
В школе мне нравился зеленоглазый мальчик двумя годами старше, влюбленный в свою одноклассницу, остроносенькую, с рыжими кудряшками. Она любила приговаривать, звонко смеясь:
— Где уж нам уж выйти замуж, мы уж так уж, как-нибудь! — а он любовался ей и так нежно улыбался, что у меня при виде этой улыбки щемило сердце. Любовь моя была тайной и безответной.
После школы, учась в институте, я мысленно сравнивала всех своих друзей с зеленоглазым мальчиком из школы, но победить его не мог никто, все были хуже.
На последнем курсе института, зная мою любовь к стихам, меня пригласили поехать со студенческой агитбригадой в подшефную деревню. На концерте я читала Константина Симонова:
Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить 
Не постыдились вы когда-то…
 Эту женщину-предательницу из неизвестного города Вичуга я ненавидела всей душой и читала так, как будто она стояла передо мной, и не Симонов, а я бросала ей в лицо:
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно не нужным словом…
 Концерт кончился заполночь. Зрители разошлись, а нас оставили ночевать в клубе. Все развернули привезенные пакеты с едой, на сцене соорудили подобие стола, расселись на ящиках, и начался пир. Бывалые агитбригадники достали привезенную водку и стаканы. Через час пылкие чтецы, певцы и задорные танцоры стали похожи на забулдыг, которых я видела около пивного ларька возле нашего дома, а студентки-активистки, приехавшие поднимать культуру, визжали и хохотали, как самые настоящие деревенские Дуньки на сеновале. На полу творилось такое, что смотреть по сторонам было просто неудобно, а спрятаться некуда. Я сидела в кулисах, зажав в кулаке вилку, острием вверх, и думала:
 “Если кто сунется, всажу куда попало!”
 — Эй ты, поэтесса, — передо мной, покачиваясь, стоял Мишка, известный институтский ловелас, который никакими талантами не отличался, но всегда был там, где выступали другие. — Я уже тут всех перецеловал, кроме тебя! А ты чего прячешься? Целоваться не умеешь?
 — Умею, — огрызнулась я, — но не с общественной плевательницей! 
 — Ах, вот оно что! — ухмыльнулся Мишка. — Для принца себя бережешь? А знаешь анекдот? Армянское радио спрашивают: “Что лучше — красивая жена, но неверная, или некрасивая, но верная?” Армянское радио отвечает: “Лучше есть торт веселой компанией, чем черный хлеб в одиночку!” Поняла, поэтесса? Ну, я пошел, мне некогда!
 С этими словами Мишка рухнул на пол, где стоял, и попал прямо в чьи-то жаркие объятия, а мне пришлось пересесть подальше. Наблюдать то, что творилось у меня под носом, я не могла, а закрыть глаза боялась.
 Хотя я и хорохорилась, но грязный намек пьяного Мишки здорово меня задел, о чем я, приехав домой, поделилась со своей институтской подружкой, Наташкой.
 — Не обращай внимания, он — идиот, а ты — ненормальная, — поставила все на свои места Наташка. — Ну, ничего, теперь я займусь твоим воспитанием!
 Через несколько дней, в субботу, Наташка неожиданно ворвалась ко мне домой.
 — Собирайся, едем на день рождения! 
 — К кому? Меня никто не приглашал, — удивилась я.
 — Неважно, я тебя приглашаю! День рождения у моего друга. Поехали!
 Мы вызвали такси, и через час оказались в каких-то новостройках, неизвестно где. Дверь открыл незнакомый мне парень, с которым Наташка, здороваясь, зацеловалась так, что мне пришлось покашлять, чтобы обо мне вспомнили.
 — Поздравляю вас с днем рождения! — вежливо сказала я.
 Парень странно взглянул на меня, потом на Наташку, которая махнула рукой и, пробормотав то ли ему, то ли мне свою любимую фразу “Не обращай внимания!”, потащила меня в комнату.
 За небольшим накрытым столом сидел еще один гость. Он был похож на грузинского князя. Тонкие черты лица, черные усики, на смуглом лице чуть заметный румянец.
 — Арон, — представился “князь” и оглядел меня долгим взглядом сначала сверху вниз, потом снизу вверх.
Сели за стол. Чтобы нарушить неловкую паузу, я отважилась спросить:
— Кто сегодня именин… — и осеклась, потому что Наташка под столом больно наступила мне на ногу и, как мне показалось виновато улыбнулась своему кавалеру. Я почувствовала себя полной дурочкой и решила больше рот не открывать вообще.
Наташкин приятель включил магнитофон. Заиграла медленная томная музыка. Арон пригласил меня танцевать. Мы, чуть покачиваясь, топтались посередине комнаты. Когда я оглянулась, ни Наташки, ни ее кавалера в комнате не оказалось.
— А где ребята? — забеспокоилась я.
— Пошли посмотреть квартиру моего друга, — успокоил меня Арон, — здесь живу я, а он — этажом ниже. Не волнуйся, танцуй!
Мы еще немножко потоптались, и вдруг Арон совершенно спокойно, как само собой разумеющееся, одной рукой придерживая меня, другой расстегнул ширинку и вытащил наружу все свое мужское хозяйство. Я рванулась, но не тут-то было. Нежное объятие моментально обернулось железными тисками. Под музыку сладкого танго мы молча боролись, вернее, даже не боролись, а дрались, потому что я отбивалась, как могла.
Дело было в июне, и мое легкое шелковое платьице через минуту пестрой бабочкой полетело через всю комнату. Краем глаза я увидела равнодушное и остервенелое лицо Арона. Не выпуская меня из тисков, он быстрым и хорошо отработанным движением скинул с себя одежду, швырнул меня на диван и навалился сверху. Издевательски улыбаясь, он лежал на мне и смотрел прямо в глаза, как бы спрашивая: “Ну, будешь еще рыпаться?” За эти десять-пятнадцать минут драки, которые показались мне вечностью, не было сказано ни одного слова.
Я смертельно устала и почувствовала, что у меня нет больше сил. Казалось, меня придавило огромной тяжелой плитой, я не могла пошевелиться. И тут меня прорвало:
— Ты, еврей, тебя еврейская мать родила! Как же тебе не стыдно так поступать со мной? Делай что хочешь, но учти, я домой не пойду. Я выйду из твоей квартиры и повешусь на первом же суку. Понял?
Выражение лица Арона внезапно изменилось. Он первый раз посмотрел на меня осмысленно и недоверчиво.
— Ты что — еврейка?
— Да, я еврейка, а ты — сволочь! — закричала я с такой ненавистью, на которую только была способна.
— Докажи!
— К счастью, у меня паспорт в сумке, иди посмотри, подлец!
Арон сполз с меня и, как был голый, пошел в коридор, где у зеркала я оставила сумочку. Я, полуодетая, прикрылась диванной подушкой и, дрожа от ужаса, сжалась в комок на диване.
— И вправду еврейка, — пробормотал Арон, перелистывая странички моего паспорта. Потом он подобрал платье и швырнул его мне вместе с паспортом.
— Одевайся и мотай отсюда!
На ходу приводя себя в божеский вид, я кинулась к двери.
— Мы-то вас бережем, кому вы только достаетесь? — крикнул мне вслед Арон.
После этого злополучного “дня рождения” с Наташкой я рассорилась и ни в какие компании меня заманить было абсолютно невозможно. Я сидела дома и читала.