Глава 3
 Наконец, я окончила институт и перед выходом на первую работу на месяц поехала на юг с подружками. Благодаря чьему-то папе, мы сняли квартиру на биостанции, под Коктебелем. Въезд разрешался по пропускам, поэтому народу было мало, только сотрудники. Поначалу мы отдыхали и блаженствовали, наслаждаясь пустынным пляжем и безлюдным морем, а потом заскучали. Хотелось приключений.
 Так получилось, что подружки мои с кем-то познакомились, каждый вечер убегали на свидания, а я бродила одна по берегу, читала и делал вид, что вся эта поцелуйная суета меня совершенно не волнует. Наверное, я хорошо прикидывалась, так как подружки нисколько не сомневались, что я из другого теста, и, кроме поэзии и музыки, ни о чем другом не думаю. Днем на пляже они с восторгом слушали стихи, которых в моей голове было несчетное количество, а вечером с виноватой улыбкой прощались со мной и убегали.
 Как-то раз девочки пришли радостные и возбужденные.
 — Вечером все идем на свидание! — объявили они.
 В назначенное время мы собрались в беседке у моря. Народу было много. Все шумели, о чем-то спорили. Незаметно шутки становились все язвительнее, смеялись уже не все, а как-то по очереди. Толпа явно раскололась на два лагеря, женский и мужской, каждый старался куснуть побольнее другого. Наконец, все окончательно разругались и стали обиженно расходиться. Я никого не знала, в темноте ничего не могла разглядеть и тихо просидела в углу весь вечер.
 — разрешите вас проводить, — вдруг услышала я над собой приятный баритон. Я подняла глаза и обомлела. Передо мной стоял настоящий красавец. Высокий, с шапкой темных вьющихся волос, загорелый до черноты, с огромными глубокими коричневыми глазами и маленьким почти женским ртом, один уголок которого насмешливо задирался вверх, а другой язвительно опускался вниз.
 — Проводите, — согласилась я, и мы пошли в противоположную от дома сторону, в парк на берегу моря.
 Гера, так звали моего нового знакомого, как и я оказался из Ленинграда, где окончил медицинский институт, защитил кандидатскую диссертацию и работал на биостанции в научно-исследовательской группе, которая искала что-то в мозгу у рыб и дельфинов. История его жизни напоминала приключенческий роман.
 Дед Геры, прусский немец из Германии, очень богатый человек, женился на прусской немке в 1991 году. Свадебное путешествие чудак-миллионер решил провести в России, которая манила его романтическим словом “революция”. Приехав туда в самый разгар гражданской войны, он пришел в восторг от большевистских идей, вступил в Красную Армию и погиб под Перекопом. Его жена осталась в России и, спустя несколько лет, вышла замуж второй раз опять за прусского немца, на сей раз коммуниста-тельмановца, бежавшего в Россию от фашизма. От этого брака появилась хорошенькая девочка, Ирма. Вскоре тельмановца, как водится, арестовали и расстреляли как врага народа. Ирма осталась жить с матерью в Ленинграде, рано вышла замуж за еврейского мальчика Рому, и через полгода после свадьбы родила Геру — наполовину еврея, наполовину прусского немца.
 — Вот такой я недоношенный, — закончил свой рассказ Гера, — отсюда и все мои неприятности.
 В тот вечер я первый раз явилась домой позже всех, и под впечатлением сразу же уселась за письмо маме, в котором подробно описала, с каким замечательным человеком мне посчастливилось познакомиться.
 Мы встречались каждый день. Гера оказался прекрасным рассказчиком, и я готова была слушать его без конца. Сердце мое замирало от восторга. Я влюбилась еще больше, чем когда-то в зеленоглазого мальчика из школы! Постепенно от захватывающих бесед мы перешли к страстным поцелуям, и тут выяснилось, что Гера женат. Сообщил он об этом как бы между прочим, безразлично-обреченно. Я растерялась, не зная как на это реагировать. Домой я ушла в полном смятении. Мне совсем не хотелось выступать в роли роковой разлучницы, но и отказываться от того, о ком я всю жизнь мечтала, у меня не было сил. Всю ночь и весь следующий день я разговаривала сама с собой и никак не могла договориться. Чем ближе было к вечеру и часу свидания, тем меньше у меня оставалось уверенности в том, что я смогу жить как раньше, до встречи с Герой. Наконец я созрела. “Плевать! Маме ничего не скажу. Она в жизни не узнает, что мой избранник женат. Я люблю, а это — главное. Уводить его из семьи я не собираюсь. Мне почти 25 лет, и я не хочу оставаться старой девой. И слава Богу, что избежать этого можно по большой любви, а не просто так”. Я сразу же успокоилась и собиралась на свидание, полная грандиозных планов и надежд.
 Письмо от мамы хозяйка квартиры принесла мне в последнюю минуту, когда я была почти на пороге. Я решила не задерживаться и прочесть его прямо при Гере. Мама, в отличие от всех остальных врачей в мире, писала красивым хорошо разборчивым бисером: 
 “Дорогая доченька! Получила твое письмо, где ты с восторгом описываешь своего нового знакомого. Наверное, это — судьба, потому что ваша взаимная симпатия имеет наследственные корни. Герина бабушка, Валентина, дружила с твоей бабушкой всю жизнь. Они вместе учились в гимназии и нежно любили друг друга до самой смерти. Сын Валентины, Рома, и его жена, Ирма, ровесники моего брата, твоего дяди Яши. Я помню Геру в Самарканде, в эвакуации, где он, совсем маленький, был со своей мамой, очень красивой женщиной. Насколько мне известно, Гера рано женился, у него есть сын, но кто знает, какое положение сейчас…”
 Я дочитала письмо до конца. Мы оба молчали, потрясенные проделками судьбы. Гера сидел застывший. Я боялась проронить звук, вопросительно на него смотрела.
 — Чтоб завтра же тебя здесь не было, — вдруг заявил он.
 — Как? — не поверила я.
 — Завтра же уедешь, поняла? — отрезал Гера и ушел.
 Я осталась сидеть, уставившись в письмо, ничего не видя от слез. Раз Гера так решил, надо уезжать. Но куда? Возвращаться домой не хотелось…
 И тут я вспомнила про Олю и нашу клятву. На следующий день с утра я побежала на почту и послала в Одессу телеграмму, где спрашивала разрешения приехать в гости. Подружкам я взахлеб описывала Олю, рассказывала о нашей дружбе, о том, как необычно мы встретились. Весь день я не находила себе места, ждала ответа, потом не выдержала и ушла до вечера в парк, бродила по аллеям, где гуляла с Герой, сидела на нашей скамеечке, вспоминала каждое слово из наших разговоров и все не могла поверить, что такое бывает. Когда я вернулась домой, из нашей комнаты доносился страшный шум. Я вошла. Все замолчали и уставились на меня, как будто впервые увидели. На столе лежала долгожданная телеграмма: “Приезжай. Жду. Целую. Миша”.
 — Оказывается, твою замечательную Олю зовут Миша, — съязвил кто-то, не выдержав, — ну и тихоня!
 — Честное слово, я понятия не имею, кто такой Миша, — оправдывалась я, — ой, кажется, это — Олин муж, но я его никогда не видела!
 — Ты его не видела, а он тебя ждет и целует. Так мы тебе и поверили! — не унимались подружки. Я махнула рукой и пошла собирать чемодан. “Разберемся, — подумала я, — этот Мишка-шутник у меня получит!”
 На следующий день я улетела в Одессу. Гера не зашел даже попрощаться.

Глава 4
 Одесса встретила меня ласковой погодой и ощущением праздника. В Ленинграде так бывало только Первого мая, когда веселая толпа несет тебя помимо твоей воли, и ты заранее знаешь, что все кончится праздничным столом. 
 Прямо с аэродрома Оля привезла меня на пляж, купаться. Нас окружили полуголые Олины друзья, и я, одетая в дорогу, чувствовала себя, как в шубе среди папуасов.
 — Оля! — к нам пробирался мокрый, только что выскочивший из моря широкоплечий крепыш. Брызги летели от него во все стороны, пугая прохладой раскаленную на солнце толпу.
 — Знакомься, мой муж Миша, а это и есть моя молочная сестра,  Знакомься, мой муж Миша, а это и есть моя молочная сестра, — представила на друг другу Оля.
 — Мы знакомы, — я вынула телеграмму и протянула ее Оле.
 — Ну, что ж, — скомандовала моя решительная подружка, — целуй, раз обещал!
 Миша и я обменялись вопросительными взглядами и уставились на Олю, а ребята вокруг хохотали и подначивали:
 — Целуй, Мишка, не теряйся, будешь знать как писать телеграммы!
 — Оль, я пошутил, — виновато пробормотал Мишка.
 — Ничего не знаю, — стояла на своем Оля, — целуй и все!
 — Ну, ладно, — вдруг повеселел Мишка, схватил меня и стал смачно целовать в обе щеки. Я изо всех сил старалась увернуться. И лицо, и платье у меня стали мокрыми от Мишкиных объятий. 
 — Хватит, — королевским жестом сжалилась над нами Оля, — все свободны!
 Так бурно начались мои одесские каникулы.
 Оля жила с родителями Миши. Ее свекровь, Вера Павловна, светилась добротой и уютом. Все называли ее “мама Вера”. Не прошло и дня, как я невольно обращалась к ней так же, не испытывая при этом никакой неловкости.
 Миша работал физиком. Его друзья-одноклассники тоже. В те годы вся страна, не отрываясь, следила по телевизору за выступлением веселых и находчивых студентов. Зимой Мишкины друзья соревновались в остроумии в разных командах, изображая из себя соперников, а летом собирались дома, в Одессе, и весело смеялись, вспоминая особенно удачные шутки и ответы. Проводить время в такой компании было одно удовольствие. О Гере я старалась не думать. Однако, находясь постоянно среди молодых и очень интересных парней, не могла себя заставить пококетничать, что в принципе мне было очень присуще. Я как будто переболела. Какой-то кусок души оторвался и тихонечко дрожал внутри всякий раз, когда я вспоминала о Гере. Видимо, в эти минуты с моего лица сползала обычная улыбка, потому что Оля всякий раз тревожно спрашивала:
 — Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? “Я себя вообще не чувствую,” — хотелось ответить мне, но вместо этого я делала глубокий вдох-выдох и напяливала на лицо привычную неозабоченность. 
  Время пролетело незаметно. Надо было уезжать. Я начала паковаться. В тот день мама Вера пришла с работы встревоженная.
 — Говорят, в Одессе холера, уехать нельзя, все закрыто.
 — Кто говорит? — деловито уточнила Оля.
 — На работе сегодня все говорили, — неуверенно посмотрела на нее мама Вера.
 — Мы не будем жить слухами, — решительно заявила Оля, — вы что, не знаете Одессу? “На Пересыпи меридиан лопнул, вода хлещет, все заливает!” — нам эти сплетни знакомы. Вот я сейчас позвоню и все узнаю.
 Оля посмотрела в телефонную книгу и набрала нужный номер.
 — Это санэпидстанция? Скажите, пожалуйста, правда, что в Одессе холера?
  — У вас жидкий стул? — поинтересовались в ответ.
 — При чем здесь мой стул? — возмутилась Оля. — Я просто хочу знать, есть ли в Одессе холера или нет?
 — Девушка, не паникуйте, — ласково отвечали со станции, — вы уверены, что у вас не жидкий стул?
 — Слушайте, я совершенно здорова, — не сдавалась Оля, — я хочу знать правду.
 — У вас в семье у кого-то понос? — не унимались заботливые работники санэпидстанции. — Какой ваш адрес?
 — Зачем вам мой адрес? — уже кричала Оля. — Ни у кого нет поноса, нам надо знать, есть холера или нет!
 — Не волнуйтесь, вам будет оказана помощь! — кричали Оле в ответ. — Срочно назовите свой адрес, машина уже на выезде! 
 Оля гневно бросила трубку на рычаг.
 — Ничего не понимаю! Да ну их! Нечего об этом думать!
 Однако уехать мне не удалось.  В аэропорту было столпотворение. Бесцельно протолкавшись там несколько часов, мне пришлось вернуться обратно. Город закрыли. Я безнадежно застряла у мамы Веры, все время чувствуя себя виноватой, сама не зная в чем. Слухи о холере принимали все более серьезный характер. Люди пугали друг друга рассказами о знакомых своих знакомых, смертельно заболевших страшной болезнью. Говорили, будто больные падают прямо на улице и тут же умирают. Пляжи опустели, поскольку считалось, что главная зараза в морской воде.
 Однажды мы с Олей и мамой Верой шли по улице. Прямо на тротуаре валялся жуткий человек, полуголый, грязный и обросший. Прохожие брезгливо обходили страшное место, бросая на упавшего испуганные взгляды. Первая не выдержала сердобольная мама Вера. Приблизившись к неподвижно застывшей фигуре, она осторожно наклонилась и жалобно спросила:
 — Гражданин, а гражданин, скажите пожалуйста, вы больной или пьяный?
 Жуткий человек вдруг ожил, медленно повернул голову, приподнялся на локте и заплетающимся языком прорычал:
 — Кто пьяный? Я пьяный? Сама ты пьяная!
 И опять бездыханно упал и замер. Мы прохохотали всю дорогу домой, но смех смехом, а в Ленинград мне было не попасть, и с каждым днем злоупотреблять гостеприимством мамы Веры становилось все более неудобно.
 Как-то вечером на огонек зашли два Мишиных друга — Саша и Володя. Оба москвичи, они застряли в холере, как и я. От них мы впервые услышали новое слово “обсервация” — полубольница, полулагерь, где надо было отсидеть положенное время, и только тогда разрешалось уехать. Проникнуть в это таинственное место было совершенно невозможно, так как желающих уехать было гораздо больше, чем свободных мест. Однако Сашин отец, знаменитый академик, через Москву устроил сыну и его другу счастливую возможность попасть в эту недосягаемую обсервацию. Прочие смертные, такие как я, не имеющие всесильных родственников, были обречены либо умереть от холеры на чужбине, то бишь в Одессе, либо томиться в ожидании своей бессрочной очереди.
 — Так, — сказала Оля, — будешь Сашина невеста.
 — Какая невеста? — хором удивились мы.
 — Обыкновенная невеста, — пояснила Оля, — будешь умирать от любви, цепляться за него и причитать, что кроме него у тебя никого на свете нет.
 Мы сидели ошарашенные. Саша тем, что у него вдруг объявилась невеста, а я — той необыкновенной ролью, которую мне предстояло сыграть. Но другого выхода не было. Разработали план, все было продумано до мелочей.
На следующий день, как договорились, в двенадцать часов ночи все вместе мы приехали за город, к воротам обсервации. Полночь была выбрана не случайно. Куда можно отправить несчастную одинокую девушку среди ночи? Именно на это обстоятельство был направлен наш хитрый расчет. Оля с Мишей спрятались в кустах, на случай, если меня никто не пожалеет, чтобы я действительно не осталась одна в темноте.
 Саша позвонил в звоночек на проходной. Нервы мои не выдержали, и я стала тихо шмыгать носом, по моим щекам покатились настоящие слезы. Мне действительно стало себя очень жалко.
 — Ну, артистка, дает! — восхищенно прошептал Володя.
 Ворота отворились. На пороге стояли две фигуры в белых халатах и масках. Чувствуя себя ответственным за всю нашу авантюру, Саша смело сделал шаг вперед, как щит держа перед собой письмо из Москвы. Я дрожала сзади, тихо подвывая:
 — Сашенька, миленький, куда же мне деваться?…