МАМА

Мы возвращались в Нью-Йорк в необычный для июля холод и дождь. Из-за плохой погоды наш корабль опоздал часа на три. Несмотря на это, Гарик, с огромным букетом красных гвоздик, ждал нас в порту с пяти часов утра. Встретились мы как родные! Обнимались, целовались, пытались друг другу что-то рассказать и вместо этого опять обнимались и целовались! Потом поехали домой и устроили праздничный завтрак, переходящий в обед и так же незаметно в ужин.
Мы с дочкой взахлёб рассказывали о нашем путешествии, в лицах изображая всех, кто нас там окружал.
Вечером Гарик распорядился:
— А теперь одевайся, мы идём танцевать!
Мы отправились в русский ресторан, заказали вино и фрукты и танцевали, танцевали, танцевали…

ДОЧКА

 Вот непруха! Раз в жизни я красиво загорела, так в Нью-Йорке стоял собачий холод, и пришлось закутаться до бровей!
 В порту нас ждал Гарик, замёрзший и промокший. Он с таким восхищением и виноватой улыбкой посмотрел на маму, что сердце моё дрогнуло. Гарик и мама замерли в объятьях друг друга, а я развлекалась тем, что всё это фотографировала.
 Мы поехали домой обедать, и Гарик хвостом ходил за мамой по квартире, глядя на неё глазами влюблённого третьеклассника.
 Вдруг он хлопнул себя по лбу:
— Совсем забыл! Ведь перед отъездом ты оставила мне записку, вот она!
 Гарик вытащил из бумажника аккуратно сложенный листочек, развернул его и с выражением произнёс:
  Прочитай сколько хочешь книжек,
  Переслушай хоть тысячу плёнок,
  Но пока не набьёшь себе шишек,
  Ты капризный большой ребёнок!
 Меня эти твои стишки жутко разозлили! Я не спал всю ночь! И написал тебе ответ:
  Пусть прочёл я много книжек,
  Пусть набил я много шишек,
  Мне не больно от этих шишек,
  Зато я прочитал много книжек!
 Мы с мамой посмотрели друг на друга и, не сговариваясь,   хором подхватили нашу любимую считалку:
  Мышка сушек насушила,
  Мышка мышек пригласила,
  Мышки сушки кушать стали,
  Зубы сразу же сломали!
 От того, что у нас так складно это получилось, мы одновременно прыснули, но потом вспомнили, как мы неудачно последний раз вместе посмеялись перед Бермудами, затихли и испуганно уставились на Гарика. Но он не рассердился.
 — Вы что, это сейчас сами сочинили?
 — Нет, конечно, — прыснули мы, — это же из “Чебурашки”!
 — Какого Чебурашки? — удивился Гарик.
 Тогда мы взялись с мамой за руки, хороводом пошли вокруг Гарика и запели:
  Я был когда-то странной,
  Игрушкой безымянной,
  К которой в магазине
  Никто не подойдёт!
  Теперь я — Чебурашка,
  Мне каждая дворняжка,
  При встрече сразу лапу подаёт!
 — Чебурашка, — объяснила я Гарику, как маленькому, — это такой зверёк, который всё время чебурахается, и у него большие уши!
 — Первый раз слышу, — пробормотал Гарик, — но с вами не соскучишься!
 — А это нам все говорят! — опять хором хихикнули мы.
 Мама села к Гарику на колени, обняла его за шею и пропела:
  Теперь со мною Гена,
  Он не обыкновенный,
  А самый лучший в мире крокодил!
 И стала целовать Гарика то в одну щёку, то в другую.
 Я поняла, что им уже не до меня, быстро поела и при первой же возможности улизнула. Мне тоже было с кем встретиться.
 Нам с мамой показалось, что Гарик жалеет о своём срыве, и мы решили больше об этом не вспоминать.
 Жизнь потекла как раньше. Мама не расставалась с Гариком, а у меня своих дел было по горло. Погода поправилась, и вообще всё было очень хорошо!

МАМА

 Ко дню рождения Гарика я готовилась, как к вступительному экзамену. Не знаю почему, но меня не покидало ощущение, что кто-то невидимый будет ставить мне оценку, от которой может измениться моя судьба. Втайне я надеялась, что придёт его мама, поэтому мне хотелось показать себя в лучшем свете. Противная Циля и заносчивая Нина были приглашены давно, не было сомнения, что они придут как настоящие экзаменаторы.
 Вместе с Гариком мы купили все необходимые продукты, и у себя дома я два дня не отходила от плиты — жарила, тушила, пекла. Были приготовлены все фирменные блюда, которыми славилась наша семья.
 В назначенный день Гарик заехал за мной, и я, нагруженная кастрюлями, замирая сердцем, поехала к нему накрывать на стол.
 К моему разочарованию, свою маму Гарик не позвал, а когда я искренне удивилась и заикнулась, что на день рождения в первую очередь зовут мам, братьев и сестёр, он разорался так, что от страха я забилась в угол дивана и не знала, что делать.
 — Это не твоё дело! Не суйся, когда тебя не спрашивают! Я недоволен! Я оч-ч-чень недоволен!!!
 Гости должны были прийти с минуты на минуту, а мне хотелось домой и плакать. Красиво хлопнуть дверью и проучить неблагодарного я не могла, поскольку очутилась так далеко от дома, что надо было добираться машиной. Вызывать такси и ехать одной из этого района — тоже небезопасно, об этом я хорошо была наслышана. Я почувствовала себя в ловушке, и меня затрясло.
 Гарик оборвал крик на полуслове, подбежал к окну и высунул голову наружу. Хорошо, что погода испортилась, и сильный ветер охладил его несправедливый гнев. Постояв у окна несколько минут, Гарик подошёл ко мне, опустился на колени и положил голову на мои руки.
 — Прости меня, дорогая, хорошая, прости меня, забудь, я был не прав.
 “Ну что скандалить, — вздохнула про себя я, — у человека день рождения! Пусть зовёт кого хочет! Надо было мне выступать!”
 Я погладила седую щёточку его волос.
 — Вставай, гости сейчас придут, а ты еще без рубашки. Иди одевайся!
 Циля и Нина пришли с мужьями. Мужа Нины, огромного, толстого и флегматичного, я уже знала, а мужа Цили видела впервые. В лице его было что-то от коршуна. Он был похож на злого колдуна из “Лебединого озера”.
 Гости шумно и горячо поздравили Гарика, обошли меня, как пустое место, и сразу направились к столу.
 — Гарик, что же ты хвастался домашней кухней? — насмешливо взвизгнула Нина. — Пока что на столе одни закуски из магазина!
 — Не беспокойтесь, — подала голос я, — остальное на плите и в духовке. Садитесь за стол, я всё подам!
 Настроение было испорчено окончательно. Застольная беседа не клеилась. Мужчины без тостов пили водку, одну рюмку за другой. Циля и Нина перешёптывались, переглядывались и перехихикивались. Я молча подавала и убирала, поглядывая на именинника, который пил и хмелел всё больше и больше. Когда гости наконец-то ушли, Гарик был совсем пьян.
 Я мыла посуду, а Гарик сидел за столом, курил и ворчал:
 — Ты думаешь, я не видел, как они с тобой обращались? Я всё видел! Я всё понимаю! Они считают, что ты — блядь, потому что живёшь со мной! А они хуже тебя, потому что они — скрытые бляди! Нинка-то наша! Королева сраная! Со всеми спала-переспала и до замужества и после! И с мужем сто раз из-за своего блядства разводилась, но он её пожалел! А теперь они гордые, они при мужьях! Цилька-стерва — тоже блядь, весь дом об этом знает, а я особенно! Что она тут выделывала, пока её муж десять лет в отказе сидел! Недаром, когда он приехал, она вырядилась, причёску сделала, на аэродром поехала его встречать! Дура! Он к ней даже не подошёл! В ногах у него валялась! Он сначала в упор её видеть не хотел, а потом сломался, куда ему деваться? Ни языка, ни работы, а Цилька с квартирой, устроенная, при деньгах! Вернулся к ней. А что толку? Живут все друг с другом как враги, а перед тобой выдрючиваются! Бляди — они бляди и есть!
 — Ну, ладно, кончай базар! — оборвала я поток пьяного откровения. — Чёрт с ними со всеми. Пойдём лучше спать, я дико устала!
 В спальне Гарик вдруг набросился на меня и стал больно мять, щипать и рвать моё тело руками. Лицо его было жуткое, с сатанинской, садисткой, кривой ухмылкой.
 — Прекрати! — закричала я, отбиваясь. — Прекрати сейчас же! Что это на тебя нашло? Как ты себя ведёшь? Хамство какое!
 Гарик весь сжался, съёжился, как от удара, лицо его вмиг стало жалким и обиженным. Он свернулся калачиком и моментально уснул, а я еще долго лежала и плакала в темноте, не заметив, как на полу всхлипе провалилась в сон.
 Утром я проснулась от того, что Гарик гладил меня по щеке и целовал, чуть прикасаясь губами.
 — Я вчера буянил? — прошептал он, целуя меня в мочку уха.
 — Не буянил, дебоширил, — поправила я.
 — Перепил. Так расстроился, что они тебя обижают, что пил и пил. И вот напился. Сволочи они, не обращай внимания!
 — Я домой хочу.
 — Поедем. Сейчас соберём всё вкусное и поедем к тебе. 
 Мы быстро оделись, запаковали остатки пиршества в кастрюли и коробки.
 — Гарька, снеси что-нибудь маме, — предложила я.
 — Не надо. Ты же её не знаешь. Скажет, зачем мне ваши объедки, и ещё больше обидится.
 — Ну, как знаешь, — устало отмахнулась я, — поехали.
 Так печально прошло пятидесятилетие Гарика, которого я так ждала и потратила на него столько сил. 

ДОЧКА

 Многие  думает, что мы с мамой живём вдвоём. Но друзья и родственники знают нашего третьего полноправного члена семьи, которого мы с мамой очень любим, холим и лелеем. Это наш кот Киса.
 Бабушка так и говорит:
 — Хорошо бы хоть один день пожить у вас котом!
 Когда мы только приехали, по всему нашему дому бегали мыши. Говорят, у нас жил китаец, который их разводил в клетке и любил как домашних животных.
 Одни любят собак, другие — кошек, а китаец любил мышей. Однажды он поссорился со своим отцом, и тот назло, чтобы наказать грубияна-сына, выпустил из клетки его любимых мышек. С тех пор мыши заполонили дом, прыгали из духовок, а в нашей квартире нахально бегали по комнате у нас на глазах.
 Терпение мамы лопнуло.
 — Лучше жить с котом, чем с мышами!
 Гуляя, мы как-то раз зашли в зоомагазин. В большой клетке копошились маленькие новорожденные котята. А один, серенький, залез на голову другому, одной лапой держался за прут клетки, а другую протягивал и жалобно пищал. Мама посмотрела на него с такой жалостью, что продавец, хороший психолог, тут же схватил котёнка за шиворот и посадил его маме на пальто, как брошку. Теперь котёнок орал прямо маме в ухо.
 — Что вы делаете? — возмутилась мама. — Сейчас же уберите его!
 Продавец опять схватил котёнка и хотел его снять с пальто, но не тут-то было! Котёнок впился когтями намертво, орал во всё горло, оторвать его было просто невозможно.
 Пришлось маме заплатить и идти домой с орущим на всю улицу котёнком на плече.
 Дома, теперь уже наш по праву, кот утихомирился, слез с пальто и стал гоняться по квартире, прилипая хвостом ко всем липучкам, расставленным для мышей. Каждый раз, чтобы освободить несчастного, приходилось ножницами отстригать шерсть, прилипшую к липучке, пока пушистый хвост не превратился в голый и розовый, как у крысы.
 Тут я заметила, что в шерсти котёнка что-то шевелится, и сказала об этом маме. Мама дико распаниковалась. Кота заперли в ванной, а меня погнали в аптеку за лекарством от блох.
 Весь вечер, посадив котёнка на ладонь, мама посыпала его разной дрянью и мыла. Чёрным дождём из шерсти вываливались мёртвые блохи. Котёнок терпеливо выдержал всю экзекуцию и только мелко дрожал на маминой ладошке. После этого, взахлёб напившись молока, уснул как убитый и спал три дня у мамы под мышкой.
 Жить с котом было очень весело. Он то и дело развлекал нас своими выходками. То повисал у мамы на ноге и так, в обнимку, сидел на ней весь вечер, а мама ходила по квартире, прихрамывая. То забирался во все кульки и мешки, шуршал, кружился и не мог выбраться. То часами висел на спинке стула и ловил снизу свой собственный хвост. Каждый день кот показывал нам новый фокус, а мы умирали со смеху.
 Прошёл месяц, за ним другой. Кот подрос и превратился в красавца с серой спиной, белым брюхом и чёрными усами и бородкой, как у мушкетёра.
 Больше всех кот любил маму, ходил за ней по пятам, как собака, по вечерам ждал её у двери, а ночью спал у неё в ногах. Всех мышей наш кот передушил, но не ел, а торжественно приносил их маме и клал у её ног.
 Чтобы в квартире не было дурного запаха, пришлось кота лишить мужского достоинства. Сделали это в больнице, по всем правилам. Перед тем, как отдать Кису на операцию, я полюбопытствовала:
 — Скажите, доктор, это у нас обычный помойный кот?
 — Ну что вы, — укоризненно поправил меня врач, — ваш кот не помойный, а уличный.
 С тех пор больница регулярно присылала нам открытки, адресованные коту по имени Киса с нашей фамилией. Как правило, в открытках было написано:
 “Уважаемый Киса! Вы давно не сдавали анализы. Просим прислать ваше говно на анализ кала”.
 Поскольку мамина медицинская страховка на кота, хотя он и член семьи, не распространяется, а каждый анализ стоит больших денег, кот наш живёт сам по себе, без обследований, и чувствует себя прекрасно.
 Бабушка, как истинная еврейка, домашних животных не признаёт и на нашего кота, когда приходит в гости, смотрит с укоризной. Потеряв всякую надежду на то, что мы его когда-нибудь выгоним, она однажды спросила вслух, ни к кому не обращаясь:
 — Интересно, а сколько коты живут?
 Никто ей не ответил, а кот даже не повернул головы.
 Чужих людей в доме Киса не любит, особенно если они начинают его хватать, гладить и сюсюкать. Из милого котика он вдруг превращается в мини-тигра, прижимает уши и шипит гостю в лицо так злобно, что хватать его ещё раз никому не хочется. Если кто-то не понимает его шипящих намёков, кот может цапнуть или укусить, а это уже понятно каждому. Единственный человек, который может делать всё что угодно, — это мама. Её кот милостиво допускает до себя, иногда постанывая от нетерпения вырваться из горячих маминых объятий, но никогда не шипит.
 Гарика Киса невзлюбил сразу, вечно шипел на него, как на пылесос, которого кот боится. Как только Гарик на минуту вставал, кот прыгал на его стул, и согнать его было невозможно. Киса отмахивался лапой и пытался кусаться. Гарик молчал и кисло улыбался, но смотрел на кота с ненавистью и брезгливостью.
 А мама любила и Гарика, и кота, не обращая никакого внимания на их взаимную антипатию.

МАМА

 В начале августа старые друзья Гарика, Галина и Виктор, жившие в другом городе, пригласили его на Гавайи по особой, очень недорогой путёвке, но с обязательным условием — на четверых. Гарик предложил мне поехать вместе, и я с радостью согласилась.
 Через пару недель Галина позвонила и сказал, что всё в порядке, путёвки оформлены, надо вносить деньги. Гарик задёргался и помрачнел.
 — Что-то не так, Гарька? — встревожилась я.
 — Все думают, что если я дантист, то сказочно богат. А я работаю на хозяина, получаю обыкновенную зарплату, квартира стоит дорого, выплачиваю долги за своё образование, страховки, налоги, практически у меня ничего не остаётся. Вот машину купил недавно, телевизор. Теперь без копейки. 
 — Не волнуйся, — обняла я Гарика, — за себя я заплачу, а тебе могу одолжить, потом отдашь, договорились?
 Гарик сразу повеселел, мы отослали деньги и стали собираться в дорогу.
 Самолёт улетал рано утром. Я приехала к Гарику накануне вечером, после работы. Гарик решил вызвать такси заранее. Когда он разговаривал с диспетчером, то несколько раз повторил, что в машине будет два человека.
 — Какая разница? — удивилась я. — Машина наша, хоть вдвоём, хоть втроём, это уже никого не касается!
 — Ошибаешься, — запротестовал Гарик, и лицо его стало чужим и напряжённым, — с одного человека — одна цена, с двоих — дороже.
 — Не может быть, — настаивала я, — никогда такого не слышала! По-моему, тебе просто морочат голову!
 — Ты ещё много чего не слышала!  —  уже явно злился Гарик. — Раз я говорю, что дороже, значит, так оно и есть!
 — Хватит спорить, — оборвала я и положила на стол пятнадцать долларов.
 Гарик взял деньги и улыбнулся. Я с облегчением выдохнула. “Вот несчастный, — подумала я, — каждую копейку считает, а говорят, дантисты — богачи!”
 Однако утром, когда мы сели в такси, я не выдержала и спросила шофёра:
 — А правда, что с двоих пассажиров дороже, чем с одного?
 Черный таксист распахнул свой зубастый рот и оглушительно заржал, по его лицу было видно, что он принимает меня за полную дурочку.
 — Хоть два пассажира, хоть десять, мэм, машина ваша, пожалуйста, не беспокойтесь!
 Я удивлённо посмотрела на Гарика. Он отвернулся к окну, губы его были плотно сжаты, кулаки тоже. “Странный человек, — пронеслось у меня в голове, — ну хотел, чтобы я заплатила свою долю за машину, так бы и сказал, зачем эти фокусы? Не нравится мне всё это. Может, я зря, вообще втравилась в эту поездку…”